Воспоминания о П.А.Ребиндере
Э.М. Дмитриев

Воспоминание филателиста

Я не могу считать себя учеником П.А. Ребиндера – просто потому, что не достиг никаких высот в науке, да и никогда не работал под его непосредственным руководством, хотя я как студент химфака МГУ учился у него, слушал его курсы лекций в университете. А мое с ним близкое знакомство возникло в сфере далекой от его "коллоидной науки".

Мы сблизились с ним на почве филателии. Среди ученых можно встретить немало филателистов, причем даже таких, которых следовало бы считать филателистами-профессионалами. Таким был, например, академик Илья Михайлович Лившиц. П.А.Ребиндер профессионалом не был, хотя в его кабинете – в шкафах и ящиках – хранилось огромное количество марок; возможно, их было больше, чем у любого самого крупного московского филателиста. Но он, вероятно, и сам не знал, что там у него в бесчисленных кляссерах, альбомах, больших и малых конвертах-пакетах, между листами "амбарных книг". Любой коллекционер не откажет себе в удовольствии продемонстрировать перед коллегами свои сокровища. Вероятно, и Ребиндеру не было чуждо такое тщеславие. Да беда, что при таком способе хранения марок ему, в сущности, нечего было показать. Лишь коллекции, перешедшие к нему от других, являли собой некую цельность. Такова была, например, совершенно уникальная коллекция марок Мексики, доставшаяся ему от давно умершего русского филателиста Пастухова. Но и эта коллекция мирового класса содержалась в туго набитых кляссерах, труднодоступная для детального ознакомления.

Поскольку наша филателистическая дружба длилась много лет, я мог бы сказать, что часто бывал у П.А.Ребиндера дома. Но, пожалуй, сказать "часто" будет неверно. Столь занятому, как он, человеку трудно выкроить время для подобных "забав". Хотя он и говорил, что "всегда рад меня видеть", но ведь сначала-то надо договориться о встрече. У меня были все его телефоны, но и дозвониться по ним стоило немалого труда. А дозвонишься: "Знаете что, позвоните мне в пятницу..." А потом: "Никак не получается. Позвоните во вторник..." Так шли недели, а то и месяцы. В таком же положении находились и домогавшиеся свидания другие филателисты. Поэтому в окончательно согласованный день я оказывался у него обычно не один, а в компании еще двух-трех филателистов.

Куплю-продажу марок Петр Александрович не признавал, – все филателистические операции сводились к обмену. Но и обмениваться было трудно, так как он имел весьма приблизительное представление об истинной стоимости тех или иных марок. Поэтому обмен чаще всего производился по принципу "кучка за кучку", причем каждый из обменивающихся больше стремился не обидеть другого, нежели к собственной выгоде. Все же не всегда удавалось сбалансировать "кучки", тогда Петр Александрович делал запись о том, что он остался мне должен столько-то или наоборот. Но потом эти записи обычно терялись и все начиналось с нуля. Когда я уходил от него, он обязательно провожал меня до дверей да еще помогал надеть пальто.

П.А. Ребиндер был и у меня дома, но только однажды. Я встретил его на почтамте на Мясницкой, он искал какую-то недавно вышедшую марку. Я сказал, что охотно дам ему эту марку, предложил зайти ко мне. Возле здания почтамта его ждала машина. Я долго убеждал его, что до моего дома всего три минуты ходьбы, только перейти на другую сторону Чистопрудного бульвара, но он настоял на своем, и мы ехали минут пятнадцать. Я тогда только что отремонтировал свою комнату: стены были покрашены в желтый цвет, а по ним трафаретом – лиловые силуэты грузинских женщин с глиняными кувшинами в весьма заманчивых позах. Они так понравились Петру Александровичу, что потом он не раз вспоминал об этих лиловых девушках.

Однажды П.А. Ребиндер сам пригласил меня к себе: нужно было помочь с переездом в новую квартиру; он не захотел доверять чужим людям перенос вещей из своего кабинета. Да, речь шла именно о переносе, так как новая квартира находилась в том же доме на Ленинском проспекте, только в другом подъезде. Вот и были привлечены мы – человек шесть-семь из числа его друзей-филателистов. После завершения тяжелой работы мы собрались в новом кабинете, дабы "обмыть" новоселье. Выпили много, Коля (зять) только успевал подносить новые бутылки. Вино-то было прекрасное, присланное из Грузии. Пил и Петр Александрович. Это был единственный раз, когда я с ним "выпивал". В другие мои посещения дальше чая с вареньем не доходило. А тогда мы просидели часа два за разговорами и марками уже не занимались.

Страсть к коллекционированию, видно, вообще была присуща Петру Александровичу, он, например, коллекционировал... оригинальные фамилии. Как-то познакомил меня со своим аспирантом-бразильцем. "А вы знаете какая у него фамилия? Табак! Только - Табак".

Петр Александрович отличался очень правильной, интеллигентной речью. Правильность речи была и его неким "пунктиком"; часто при мне он пускался в рассуждения о засорении языка, о неправильном словоупотреблении. Возмущался выражениями вроде "я вас подброшу" (на машине) или "я к вам подскочу"; говорил: "Это в цирке подскакивают!" Раз кто-то сказал: "У моей супруги..." Петр Александрович отреагировал: "Не следует называть свою жену супругой, как не следует говорить о себе: "я кушаю". Это о других можно говорить так. А для вас она не супруга, а жена." Не нравился ему и такой оборот: "можно вас на пару минут?"; говорил: "Это только сапоги да перчатки считают парами".

Готовясь к защите кандидатской диссертации, я, конечно, рассчитывал на некую помощь П.А.Ребиндера. Он, вероятно, прочел мою мысль о желании видеть его в качестве официального оппонента и, опередив мою просьбу, сказал, что ему, академику, неудобно быть оппонентом на защите кандидатской диссертации, вот когда я буду защищать докторскую... Ну, а отзыв он обязательно напишет. Однако от обещания до самого отзыва – путь долгий. А у меня уже назначена дата защиты. Как всегда, Петр Александрович куда-то спешит, опаздывает. Сажусь вместе с ним в машину, и там, на ходу, он пишет отзыв. Конечно, весьма положительный, даже восторженный. А диссертации моей он, естественно, не читал, разве что бегло просмотрел реферат. Кроме того, тема моей диссертации лишь малым краешком касалась тех проблем, которыми он занимался. Но вот что интересно и поучительно: его отзыв вовсе не содержал каких-то общих фраз о том, что моя работа актуальна, фундаментальна, выполнена на высоком научном уровне и т. п.; нет, он отметил именно те наиболее существенные конкретные научные результаты, которые он усмотрел в моей работе. И я не перестаю удивляться, каким совершенным научным зрением надо обладать, чтобы так вот, на ходу (даже и в буквальном смысле), ухватить сразу суть проблем и способов их решения.

Я защищал свою диссертацию 1 июня 1961 года. Этот день считался "Днем защиты детей", и по этому поводу на почтамте письма гасились специальным штемпелем. Я наклеил на обложку своего автореферата только что вышедшие марки и погасил их этим специальным штемпелем. Сделал надпись "Учителю в науке, другу в филателии – в день защиты своей и детей".

У меня тоже хранится один автограф П.А. Ребиндера. Однажды в университете он взял со стола только что вышедшую книжку, написанную его сотрудником Ю.В.Горюновым, и сделал на ней надпись: "Глубоковажаемому Элли Михайловичу от не-автора".

А еще в память о Петре Александровиче остались марки. Те, что я когда-то выменял у него, и те, что оказались в той небольшой части его коллекции, которая досталась мне после его смерти.