Воспоминания о П.А.Ребиндере
О.И. Лукьянова

Пламенный характер

Это было жутковатое лето 1972 г., когда горели под Москвой леса и торфяники, и чувство неблагополучия висело над нами подобно дымке над городом. Она была такая плотная, что с Останкинской башни ясно виделся лишь участок прилегающей застройки, а округа тонула в сгущающемся мареве.

В университете время летних отпусков, но работают приёмные комиссии, а студенты 5 курса прощаются с нами, и на химфаке перед ними в Большой химической аудитории Петр Александрович Ребиндер выступил с напутственной речью, как всегда эмоционально и красноречиво. После он сидел в президиуме с представителями парторганизации и ректората, радушный и строгий, торжественно опрятный. В городе в тот день, 4 июля, царила жара под 30^o , а в аудитории прохладнее, но некоторые профессора в теннисках, а П.А. Ребиндер не мог позволить себе такого, он – в светлосером костюме и белейшей рубашке при галстуке.

Возвращался с собрания он помедленнее обычного, и мы за ним успевали легко, что мне не всегда удавалось; ходил он, как правило, быстро, привычно куда-нибудь спеша. Что вижу его в последний его трудовой час, мне и в голову не приходило, выглядел он свежо и бодро. Но проходя мимо медпункта, он попросил меня зайти туда за таблетками – желудочными, ибо ещё не чувствовал грозности недуга, а когда я с ними заглянула к нему в кабинет, он уже сидел там среди многих гостей и сотрудников.

Сидел он у стола, далеко откинувшись на спинку кресла, и что-то писал вытянутой рукой. Как после говорили, это было ходатайство для абитуриента, поступавшего в МГУ. Он всегда был внимателен к людям, и помнится такой волнующий эпизод на одном из юбилейных собраний. Попросили встать всех, кому юбиляр чем-нибудь помог, и поднялся весь Большой зал Дома ученых, где проходило чествование.

В тот горестный день, когда я вернулась из приёмной комиссии, врачи двух поликлиник уже направили Петра Александровича в стационар, и на кафедре все тревожно ждали точного диагноза, но верилось, что дело не столь плохо. Как и он, мы до последнего дня не верили в серьёзность этой болезни. Тогда вести о лесных пожарах поступали всё грознее, в "Вечерке" писали, что очаги загорания сплошь от Ногинска до Егорьевска. Даже вокруг университета велось окарауливание группами студентов и сотрудников. И мы говорили о Петре Александровиче, что он сгорел, как всё, способное гореть.

Когда его не стало... Но сначала хотелось бы вспомнить, каким его знала с 1947 года до того рокового високосного, словно взбунтовавшего природную стихию против человеческого насилия над нею. Нам всем было тяжело в начале 70-х, трудно давалось следование лозунгу "сделать науку непосредственной производительной силой". Под руководством П.А.Ребиндера мне удалось тогда завершить докторскую диссертацию, и он был мной доволен, тепло поздравил с утверждением в ВАКе - в мае 72-го, а в июне позволил уйти в отпуск. Это помогло мне устоять тогда в год, очень трудный для меня. А у Петра Александровича главные трудности были тогда связаны с ИФХ, где шла реорганизация, и помнится, сколько огорчений доставило ему увольнение старейшей сотрудницы, которую он не смог отстоять (Н.Н.Серб-Сербиной).

В человеческом обществе велика сила слова, и ею Петр Александрович владел в совершенстве. Блистательный лектор и оратор, он это своё качество применял и в деловых беседах, в советах людям, и каждое его слово было веским и авторитетным. Лекции его впервые довелось мне слушать на 4 курсе химфака МГУ, и колоритная личность П.А.Ребиндера, лектора и необыкновенного человека, во многом определила мою судьбу. Он на лекциях свободно расхаживал вдоль демонстрационного стола артистичный, увлеченный, иногда быстрыми шагами выходил в полукружие перед студентами, прерывая изложение обращением к нам, живым отступлением. Некоторые опыты он любил демонстрировать сам, и более всего нам памятно тиксотропное структурообразование: он энергично встряхивал цилиндр с суспензией бентонитовой глины, работая всем корпусом, и тут .же переворачивал цилиндр над головой испуганной этим студентки. Улыбаясь, он показывал всем, что ни одна капля из раскрытого сосуда не упала ни на его белейшие манжеты, ни на девичью прическу. На тех "моих" лекциях он был еще почти черноволосым и носил черные костюмы, а его испачканные мелом руки постоянно были в лад с его словами в движении. Писал на доске он четко и крупно, сердился, если попадались некачественные мелки.

Таким запомнился он, когда с однокурсницами подошли мы к нему с просьбой принять нас на кафедру. Оглядев чуть иронично, - одни лишь девицы,- он послал нас объясняться к доценту К.А.Поспеловой. Курс наш был набора 1944-го года, девичий, разновозрастный, много фронтовых подруг, демобилизованных за год до окончания войны. Четверо из нас выполняли дипломные работы на кафедре П.А.Ребиндера.

Тогда, в 47-м г., Петр Александрович, уже действительный член АН СССР, читал лекции в Институте по строительству НИИ-200, где работали мои коллеги-дальневосточники, высоко ценившие эти лекции (я в 1943 г. там работала препаратором), и с того же 47-го года П.А.Ребиндер состоял членом техсовета Минпромстройматериалов.

На кафедре коллоидной химии мне не сразу удалось вернуться к делу моей юности, ибо там шли работы по широкому кругу иных проблем. Но с 1950 г. П.А.Ребиндер был уже членом комиссии по проблемам строительства при 0ХН АН СССР и организовывал исследования в этой области. Поступив в аспирантуру, я участвовала в работах, за которые совместно с Е.Е.Сегаловой Петр Александрович был удостоен Баховской премии АН.

П.А. Ребиндер принадлежал к той замечательной генерации ученых, которую литераторы назвали "зубрами",- жизнестойкие и волевые, люди высокой культуры в быту и науке, они подняли отечественную науку на небывалую высоту, вывели на мировой уровень в областях, связанных прежде всего с достижениями техники. Находясь возле своего начальника, я, немолодая уже учёная дама, всегда чувствовала мощь его интеллекта. Тяжелая мозговитая голова его словно распространяла вокруг властное силовое поле прирожденного лидера. Интернационалист по натуре, он легко общался с людьми разных национальностей на 3-4-х языках, и когда у нас стали доступны выезды за рубеж, мы его часто провожали в заграничные командировки.

Возвращаясь из командировок, Петр Александрович делился с нами не только впечатлениями и новыми идеями, а и одаривал сувенирами, и тут иногда открывался нам с совсем неожиданной стороны. Так вот, вернувшись из КНР, где он в 1958 г. читал лекции и консультировал в области физико-химической механики металлов и стройматериалов, он выложил перед нами груду стеклянных фигурок животных и с удовольствием раздаривал, стараясь никого не обделить. Тогда в Китае пропагандировалась семья не более, чем 4-х детная, и фигурки эти – слоники, птички, – её изображали. Это нас забавляло, но мы и поняли, что семья, дом – важны для нашего академика.

В домашней обстановке не часто случалось мне видеть нашего шефа, и всегда удивляла доброжелательность между домашними и сотрудниками. Как-то мне, томившейся долгим ожиданием и одетой не по сезону, Елена Евгеньевна накинула на плечи пуховый платок и так заботливо глянула, что согрела вдвойне. Но порой возмущала свобода обращения с главой семьи младших её членов и как-то захотелось наказать старшую дочь Алю, а она ускользала, смеясь. Тут откуда-то вырвалась овчарка Урс и с лаем кинулась за мной, а хозяин дома, встревоженный шумом, вышел из кабинета, и Урс послушно встал с ним рядом.

Всех любимцев-собак Петра Александровича мы знали по именам. Когда Урс, призёр-медалист, болел, хозяин сам колол его пенициллином; не раз бывал с ним на выставках, и однажды мне пришлось там разыскивать его с неотложным делом. Помогло забавное обстоятельство: вызывали собак для демонстрации не по кличкам, а по фамилиям владельцев. В погибельное лето 1972 года Петр Александрович тоже долго был на такой выставке, на солнцепёке с эрделем Гошей - накануне болезни.

Между прочим наука с её умственным трудом привлекала в своё лоно часто людей не очень здоровых, а П.А.Ребиндер с детства страдал астмой. Мы иногда видели его с дыхательной трубкой в руках, но обычно забывали об этой его хронике за деловыми заботами. Забота же о его здоровье доставалась семье. Он и сам порой забывал о своих болезнях, житейских удобствах и прочих "мелочах жизни", и о некоторых таких моментах в его прошлом нам однажды рассказала Елена Евгеньевна.

В Петров день 12 июля 1984 г, в годовщину кончины Петра Александровича, мы как обычно навестили его семью в Луцино на Звенигородчине, где он похоронен неподалёку от академического дачного посёлка на сельском кладбище. Мы продолжали чтить и помнить его, не говоря уж о том, что труды его до сих пор служат нам руководством к действию, и на могилу его многие приносят цветы. Елена Евгеньевна ждала гостей с пирогами и непременной доброжелательностью. В этот раз она рассказывала нам о годах своей и его военных времен молодости.

– В сорок первом нас эвакуировали в Казань, но уезжая, мы не знали куда и надолго ли. На своё усмотрение я уложила чемоданы. Их 3-4, а нас пятеро: старшей дочери 5 лет, а младшей как раз предстояло родиться, и двое матерей с нами, его и моя. Естественно, первым делом всё для детей – пелёнки, распашонки. Вышла я ненадолго, а он весь мой багаж из чемоданов выкинул и уложил туда книги и рукописи.

– Ты же должна понять, что это ведь и есть самое главное, – сказал Петр Александрович.

– Увязали пожитки в скатерти, так с узлами и поехали. Встретили нас в Казани сотрудники академии, – продолжила Елена Евгеньевна, – студенты помогли выгрузиться, вещи сперва сложили грудой на перроне, а нас разместили в аудиториях университета, где рядками уже стояли кровати. Потом стали расселять по квартирам, привели к одним, а они увидели меня и … нам, говорят, таких не надобно... Всё же потеснились, уступили 2 комнаты, только попросили ничего не трогать в них, так и жили мы "во 2-м ряду"... В нашей квартире на Сретенском бульваре тоже жили чужие, видимо, из разрушенных при бомбёжках домов. Сожгли в печке всё деревянное, но книги, кабинет Петра Александровича сохранили.

В конце 1942 г. П.А.Ребиндер вернулся в Москву, став заведующим кафедрой коллоидной химии в МГУ, но ещё продолжал преподавать в Казанском университете, там и здесь читая лекции и спецкурсы для дипломников, аспирантов и сотрудников не только вузов.

Мы спросили Елену Евгеньевну, не было ли ей трудно прожить с таким неординарным человеком десятилетия.

– В годы войны жилось нам трудно, как и всем, вещички меняли на сахар для детей на толкучке... С ним было трудно, но и хорошо. В нем постоянно жило столько планов и устремлений, что я едва успевала привыкать к его новым требованиям .

Верно сказано, так и нам всем было – трудно и хорошо.

В 1942 г. П.А. Ребиндер был удостоен Сталинской премии по химии за ряд научных работ, а в 1945 г. награжден орденом Отечественной Войны и медалью За Доблестный Труд.

Не лишнее вспомнить, в каких условиях работали мы все в 40-х годах. Кафедра коллоидной химии МГУ помещалась тогда в старом здании на Моховой на 2-м этаже Белого корпуса, где в одной комнате, разделённой на крохотные половинки находились кабинеты П.А.Ребиндера и проф. Н.А.Фигуровского со столиками, за какие не сядет ныне и доцент. Во второй комнате работали все остальные сотрудники, и везде ютились их экспериментальные установки, даже на стенах и окнах, а в кабинете Петра Александровича была ещё фотокомната - шкаф, которой пользовались все сотрудники кафедры. Еще в одной маленькой комнате, "доцентской", при практикуме в Красном корпусе читались спецкурсы и тоже стояло несколько приборов, а рядом в каморке под лестницей была "оптическая" практикума, где иногда выполнялись курсовые работы. Практикум запомнился мрачноватым, с чёрными столами и полуподвальными окнами во двор. Там проходили и защиты дипломных.

Петр Александрович на защитах выступал руководителем (вместе с аспирантами) или оппонентом, – и такого не чурался, – и у меня он был оппонентом, и накануне защиты мы с неопытной руководительницей аспиранткой ездили к нему домой, ждали в тесной комнатке, сидя на тахте, из-под которой к нам выбрались два весёлых черных пуделя. Посмотреть работу дома он не успел и повёз нас с собой в Дом ученых, сделал это, сидя рядом с шофёром, с которым у него были прямо-таки родственные отношения, и высадил нас у метро. Случалось, что и в пути он не успевал кончить дело и брал с собой спутников в столовую Дома ученых или на какое-нибудь заседание, где усадив рядом с собой, меж делом просматривал тексты.

В начале 50-х годов П.А.Ребиндер организовывал наши совместные исследования со строительными институтами (Союздорнии, Гидропроект, ВНИИЖБ и ЦНИИЖБ и др.), с кафедрой вяжущих веществ МХТИ и вузами строительных специальностей, с академическими научными коллективами того же профиля в Москве и других городах (Ленинграде, Киеве, Минске и Тбилиси, а позже и в Средней Азии).

Круг интересов в науке у П.А.Ребиндера был очень широк, что его привлекало на Сталинградгидрострой и в Азербайджан, в Румынию и КНР, в комиссию АН по синтетическим ПАВ и по борьбе с силикозом в промышленности. Позже не был неожиданным и поворот к коллоидно-химическим проблемам в биологии и медицине, доля которых росла.

Когда П.А.Ребиндер с семьей переехал в большую квартиру в академическом "пегом доме", он чаще стал приглашать домой гостей и сотрудников, а после ввода в строй нового здания МГУ на Ленинских горах в 195З г. возросшее число тех и других получило для приёмов прекрасный кабинет и просторные аудитории, но всё равно возле Петра Александровича всегда было тесно. Случалось, что нового гостя он радушно и с широким жестом приглашал: "садитесь, пожалуйста," – а садиться было, ну, совершенно некуда, и кто-нибудь из младших, не выдержав, уступал место. Сам хозяин кабинета редко сидел у себя за столом, чаще ходил небольшими шагами между сидящими, подсаживался к ним непринуждённо и всегда стремился избегать натянутости и формализма.

Вспоминаю, как он провел мой "предзащитный доклад" в конце аспирантского срока. Он беседовал с Е.Е.Сегаловой в уголке за её столом, а я что-то делала у вытяжного шкафа, и вдруг услышала его вопрос ко мне: "Так что же Вы собираетесь защищать?" – И я, себе на удивление, вполне четко изложила тезисы диссертации, хотя совсем не готовилась. Наверно так подействовал его внимательный и доброжелательный взгляд.

Тот уголок у Сегаловой помнится ещё одним важным для меня событием. Я там нашла Петра Александровича, когда узнала, что в новом здании мне предстоит работать в лаборатории полимеров, наверно из-за того, что дипломная у меня была "полимерная". Но я считала делом своим, как и отца моего, твердение вяжущих и просила заведующего оставить меня на кафедре. "А чем мы будем полезны?" – спросил он, глядя на Евгению Ефимовну, нашего бессменного парторга. Я предложила взять на себя синтез клинкерных минералов "для всех", и она кивнула. Так решилась моя дальнейшая судьба.

В строительных институтах у нас и за рубежом очень условно, без строгих количественных характеристик оценивался процесс начального структурообразования в суспензиях вяжущих. Ища себе методику для этой цели, я советовалась и с моим отцом И.А.Лукьяновым, завлабом в НИИ-200, и он был доволен, когда мы стали применять конический пластометр, предложенный ранее П.А.Ребиндером и Б.Я.Ямпольским для исследования кинетики структурообразования в разных дисперсиях. Простой этот прибор гениальным образом применен Е.Е.Сегаловой в многолетних работах на кафедре и затем получил широкое распространение при исследовании твердения вяжущих, что дало возможность глубже понять физико-химию этих процессов.

Коллоидная химия, главное творение П.А. Ребиндера, на глазах моего поколения сложилась в строгую количественную область знания, и роль Петра Александровича в этом процессе, начиная с 20-х годов очень велика. Универсальность коллоидного состояния вещества и понимание этого факта привели к тому, что ныне науку нашу можно назвать "физико-химией жизни" не столько даже в биологическом, сколько в метафизическом значении, как его определил академик АМН СССР П.В.Казначеев.

Воплощением такой жизни и виделся мне П.А. Ребиндер, читал ли он лекции, выступал ли на международных форумах или гулял с эрделем Гошей у возвышения возле Москвы-реки в Луцино, где на лесной окраинке сельского кладбища похоронена его мать, и на её могиле им самим посажены серебристые тополя. Однажды, я уже на пенсионном досуге совершила подобие паломничества к этому месту, где теперь похоронен и Петр Александрович, прошла лесом и ржаным полем, где собрала большой букет васильков, а за водой для них спустилась к Москве-реке.

В памяти осталось разливное море васильков на могиле уважаемого человека, а рядом, ... сам он живой, каким запомнился, когда пошел проводить меня до автобусной остановки после последнего визита перед защитой. Как всегда опрятный даже в летний зной, с Гошей в поводке, он подвел меня к могиле матери, и мы молча постояли у оградки.

Поистине вселенским человеком был П.А. Ребиндер не только потому, что его научные связи простирались далеко за пределы страны, а его 100-летний юбилей собираются отмечать более 20 стран. Но жизнь на Земле он любил во всех проявлениях, все люди были ему интересны, влекло к себе всё живое. И если бы когда-нибудь люди осуществили фантастический проект "Общего дела" Н.Федорова, то мне бы хотелось, чтобы среди первых воскрешенных ими предков был и наш замечательный человек Петр Александрович.

Напомним, что между П.А. Ребиндером и основателем экологического учения В.И.Вернадским существует родственная связь, и В.И.Вернадский давал напутствие своему родственнику на его научную деятельность ещё в конце З0-х годов. А в 70-71 годах П.А.Ребиндер дал нам напутствие для работ в экологическом направлении и принял участие в руководстве двумя аспирантами моей группы в этом направлении (Н.Ф.Пилинская и Л.И.Верзунова), защитившими в 1975 г. Петр Александрович поддерживал также старейшую в нашей стране киевскую коллоидно-экологическую школу в Институте коллоидной химии и химии воды, в организации которого принимал участие ранее.

Следуя его традиции, мы выделили общее направление в коллоидной химии, объединяющее разные коллоидно-химические способы защиты среды от загрязнений, назвав его "минерализацией техногенного вещества", - коллоидно-химическими основами возврата в литосферу биологически активных веществ техногенной природы. Работы эти нами даны в коллективной монографии 1985г. (раздел XXI "Коллоидная химия и физико-химическая механика в решении задач охраны гидро- и литосферы").

У П.А.Ребиндера имелся большой опыт работы в координационных советах и комиссиях по комплексным проблемам науки и техники, и он в какой-то мере этот опыт передал нам. В МГУ экологическое движение в 70-х годах развивалось в пределах международной программы "Человек и Биосфера", а участие в нём кафедры выражалось работой в координационной комиссии СЭФПЭ (Социально-экономические и философские проблемы экологии), постановкой сообщений и докладов экологической ориентации на общемосковском коллоидном семинаре, организацией на химфаке семинаров в течение 3-х лет, чтении одного из первых спецкурсов по физико-химическим и коллоидно-химическим аспектам экологии. Итоги работ освещались на Международном конгрессе по ПАВ, совещании заведующих кафедрами коллоидной химии; этим же проблемам были посвящены VI Ребиндеровские чтения, а также специальное заседание комиссии при Госстрое СССР.

Напомним, что экологическое учение не содержит гуманитарной концепции человека, хотя В.И.Вернадский и утверждал, что оно "полно человеческого духа", и последователь его, Н.Н.Моисеев, указывал на необходимость "наведения мостов" между естественно-научной и гуманитарной областями знания.

Возникает вопрос – есть ли в коллоидной химии база для участия в решении этой задачи, в целом ориентированной на будущее столетие, и вместе с тем, есть ли в трудах П.А.Ребиндера основа для поворота к Человеку от безраздельного служения технике? Отчасти ответом на этот вопрос служит уже сам поворот к экологическим проблемам в наших работах. Кроме того, коллоидная химия занимает выгодное положение по параметрам своих объектов: субмикронный уровень размеров их удобен как "точка отсчёта" в сторону двух бесконечностей, микромира и космоса. Этот уровень человечен, легко доступен пониманию, хотя и не лишен своих тайн и откровений. К тому же здесь проходит рубеж между живой и "мертвой" природой, весь миллиардолетний процесс эволюции и коэволюции живого протекает на этом уровне от прокариотов и клеточных органелл до возникновения человеческого сознания с его второй сигнальной системой, памятью и творческими способностями.

Но более всего прав для участия в "наведении мостов", думается, дает сама личность Петра Александровича, его постоянная обращенность к человеку. Стремясь каждому оказать заслуженное внимание, он бывал разным в кругу сотрудников и семьи, администраторов и работников посольств... Мне приходилось посещать с ним Китайское посольство, и в соответствии с обстановкой, он бывал там любезно-сдержан, наблюдателен, осторожен. Прощались с ним наши китайские аспиранты очень трогательно даже в тяжком 1966 году, уверяли, что хотели бы у нас продолжать учиться. Отъезд их с неоконченными работами после ужесточения отношений с КНР стал для всех нас истинной трагедией, и сперва П.А.Ребиндер способствовал публикации совместных статей, а позже запретил, решив, что им это может повредить.

Вокруг П.А.Ребиндера много всяких легенд и недостоверных сведений, как часто бывает около всех светлых имен. Мне оценивать такие "произведения" помогает афоризм одного литератора: "даже стихи не о том пишутся, что было, а о том, что могло бы быть." Знаю только, что когда до нашего заведующего доходили не вполне этичные сведения о нас, он бывал весьма корректен.

Более всего трудностей возникало у него в общении, когда оно было связано с жесткими сроками, и помогал ему неизменно мягкий и умный юмор, способность, которую он ценил и в других. Вот, например, пришел он на защиту К.Г.Красильникова, когда уже выступили все, представлены все отзывы, а докторант не раз выходил курить свою трубку. Вдруг отворяется дверь за длинным столом из ассистентской, и на столе появляется движущийся портфель. За ним быстрым шагом входит Петр Александрович – первый оппонент – и начинает свое выступление, не преминув раскланяться с членами совета. Результат голосования был положительным, а Красильников, благодарный за частое внимание к нему П.А.Ребиндера, на одном из его юбилеев вручил юбиляру специальную серию марок с его портретом и надписью "юбилейная почта".

Как-то на предзащите нашей с Петром Александровичем аспирантки у него в кабинете, он вышел по обыкновению из-за стола и сидел среди нас. Позади него на стене висели графики, и показывая их, докладчице пришлось протянуть указку над его головой. Она нашлась, сказав: – И постараюсь не уронить, – и он весело посмеялся вместе с нами. А было это в последний его год, и защищала она (В.Ф.Завадская) уже без него. Ждали завершающей статьи, представленной П.А.Ребиндером в Доклады Академии Наук, и, когда она выходила, меня вызвал А.Н.Фрумкин, имевший, наверное, право снять ее с публикации. Я его попросила оставить эту, последнюю, и он горестно покивал, говоря:

– Хорошо, пусть будет последняя статья. – Помнятся слова о нём Петра Александровича, очень тепло сказанные: – Мой друг академик Александр Наумович Фрумкин.

В последние годы жизни П.А. Ребиндера мне часто случалось видеть его грустным, задумчивым, и раз он сказал: – Дадут ли еще поработать...– Не знаю, что значили эти слова.

Ещё в 1954 г. П.А. Ребиндер был награжден орденом Ленина за выслугу лет и безупречную работу. С 1953 г. школа П.А.Ребиндера приняла в свой состав немало молодых сильных кадров, и за 60-70-е годы дала более десятка докторов наук разного профиля. Он был глашатаем научных достижений, и сила слова его, которую мне довелось постигать в многочисленных докладах на конференциях, лекциях, семинарах, обретала всё большую стройность и мировоззренческую глубину. Звучный, хорошо поставленный его баритон, ясно слышимый без микрофонов в дальних рядах аудиторий, создавал у людей ощущение радостной приподнятости, собственная его увлечённость убеждала, рождала доверие.

П.А. Ребиндер видится мне одной из первых жертв того "вселенского пожара" начала 70-х годов, в котором страна наша устояла против напора внешних и внутренних деструктивных сил, но принесла в жертву все способное гореть.

Мне до сих пор не вполне понятно, как мог П.А. Ребиндер плодотворно работать в суматохе, царившей вокруг, и какими силами удержался, смог устоять созданный им коллектив. И не только устоять, а сохранить наследие, издать его избранные труды, завершить работу над современным курсом коллоидной химии, начатую Петром Александровичем. Может быть, физико-химическая механика, любимое его творение, оказалась тем прочным стержнем, держащим здание более 40 лет? А если вести счёт с открытия эффекта Ребиндера, то и все 70 лет.

Одно из центральных мест в системе естественных наук современная коллоидная химия занимает в значительной мере благодаря тому, что выполняет три основных функции науки, как важнейшей отрасли культуры: образовательную, производительную и эвристическую, в каждой из которых значителен вклад П.А.Ребиндера. С ней мы стоим как бы на распутьи миров, из которого один путь ведёт к достижениям научно-технической революции, а другой к Человеку с его внутренним миром и нераскрытыми "человеческими ресурсами".

Поворот науки в этом втором направлении прогнозируется, и можно надеяться, что в трудах П.А.Ребиндера и его школы есть достаточно оснований, чтобы участвовать в нём.