Сильван Лавьель,
Парижский университет,
Ричард Д'Ари,
Институт Жака Моно

Де Голль как-то сказал, что во Франции полным-полно ученых-"искателей", но не хватает "созидателей". Тем самым президент-генерал дал понять, что правительство радуют лишь те научные результаты, которые способствуют промышленным и военным успехам страны. Приравняв научную пользу к практической ценности, глава государства выказал полнейшее пренебрежение к самой сути научного поиска и к общечеловеческому значению научных открытий. При такой позиции государственная политика оказывается направленной на поддержку только тех проектов, которые гарантируют применение полученных результатов на практике. Подобный подход теперь распространяется все шире. Поэтому нам, может быть, стоит задать себе вопрос: "А зачем вообще мы занимаемся научными исследованиями?"
Английское слово "research" (исследователь) этимологически восходит к французскому слову "rechercher", что значит "расследовать, разыскивать", обозначая тем самым и волевое методическое усилие, и бескорыстное свободное любопытство. А совокупность этих понятий как раз и определяет смысл научного поиска, того самого, который Аристотель в "Метафизике" назвал отличительной особенностью человеческого существа.
Пытаясь постичь законы природы, ученый не только удовлетворяет любопытство, изначально присущее человеку, - красота и стройность логических построений доставляет ему еще и чисто эстетическое наслаждение. Одновременно он сводит сложную картину природы к более простой, помогая людям постигать окружающий мир и способствуя установлению (или восстановлению) гармонии отношений Человека со Вселенной. И как бы ни осуждали знаменитые философы ХХ века Э.Гуссерль и М.Хайдеггер установку Декарта на овладение силами природы, в основе ее лежит извечная человеческая потребность превратить Хаос в Космос (то есть упорядочить беспорядок). В других культурных контекстах эта роль отводится мифологии и религии.
Однако вопросы чистого знания мало интересуют финансирующие современную науку правительственные структуры или крупные промышленные предприятия. И несмотря на то, что некоторые организации (например, благотворительные) искренне и бескорыстно хотят улучшить условия существования человечества в целом, субсидии, предоставляемые науке, подчинены экономическим или политическим интересам определенных групп в обществе. Как указывал еще Фрэнсис Бэкон, на науку смотрят прежде всего как на средство для укрепления либо военной и промышленной мощи государства, либо престижа одного человека, или группы людей, которые извлекают выгоды из собственной осведомленности.
Подобное отношение к науке со стороны власть имущих привело к появлению нового типа ученого - в сущности, чиновника, состоящего на службе у государства. Он стремится лишь к материальному комфорту, а следовательно, к гарантированной стабильной работе и высокому жалованью, чего можно достигнуть лишь все большим врастанием в бюрократические структуры, и - к публичному признанию своего социального статуса, научных заслуг. Невзирая на то что исследования такого ученого с методической точки зрения вроде бы отвечают всем канонам научного поиска, творческий элемент в них зачастую отсутствует (вспомним, например, исследования генома человека). Какую бы пользу ни приносили такие, в основном чисто технические, разработки, мы вряд ли дождемся появления глубоких и плодотворных идей, если будем ориентироваться лишь на ученых подобного рода.
Не вдаваясь слишком глубоко в толкование понятия "утилитаризм", мы предлагаем считать полезным тот объект, массив знаний или вид деятельности, которые представляют собой ценность в глазах общества или отдельного человека. Исходя из этого определения, можно выделить три основных типа полезной научной деятельности.
Исследования, приносящие практическую пользу. Научные исследования создают объекты, которые способствуют укреплению государственной мощи или процветанию отдельных предприятий или же улучшают условия жизни человека (например, атомная бомба, реактивный самолет, антибиотики).
Исследования, приводящие к рождению полезных технических новшеств. Научные работы стимулируют появление объектов, которые расширяют границы возможного и делают теоретически вероятное практически достижимым (например, дирижабли, космические корабли, некоторые технологические приспособления).
Теоретические исследования. Полученные в их результате научные данные помогают человеку утолить жажду знаний и лучше понять свое место в окружающем мире (например, теория расширяющейся Вселенной, теория эволюции, отказ от геоцентризма и антропоцентризма).
Современная экономическая политика, направленная на поощрение исследований первой группы и опирающаяся только на критерий практической пользы, пытается ограничить научный поиск конкретными социальными потребностями. Однако, даже имея перед собой четко поставленную цель, успеха удается достичь далеко не всегда, а следовательно, попытки оценить результативность научного проекта априори, на начальной стадии разработки, заранее обречены на неудачу.
Попробуем разобрать эти положения с точки зрения политики, логики и этики современного научного процесса.

Политика исследований

Ошибка современной политики в области научных исследований заключается в том, что она придает несправедливо большое значение прикладным отраслям в сравнении с фундаментальной наукой и руководствуется принципом, при котором ценность научных результатов ставится в прямую зависимость от количества затраченных на проект денег и времени.
Основная цель фундаментальных исследований - это так называемое "чистое" знание, тогда как прикладная наука направлена в основном на достижение определенной практической цели. Такое подразделение науки на фундаментальную и прикладную не имеет ничего общего с классификацией Томаса Куна, выделявшего "науку революционную" и "науку обычную". И в самом деле, фундаментальное исследование далеко не всегда приводит к смене парадигмы, и, напротив, "обычная наука" скорее подразумевает верификацию идей, чем их практическое приложение. Тем не менее результаты фундаментальных исследований могут получить совершенно неожиданное практическое применение, как случилось в математике, в частности, с теорией комплексных чисел, тензорным исчислением и теорией игр. Сходным образом прикладные исследования, хоть и реже, но могут приводить к открытиям фундаментального порядка: например, законы термодинамики были открыты в ходе эксперимента по повышению КПД паровой машины.
Однако невзирая на отсутствие четких границ, прикладные исследования все же отличаются от фундаментальных направленностью на заранее заданные результаты. Именно по этой причине их охотно финансируют частные организации, которые тем самым ограничивают сферу прикладной науки интересами экономическими. Фундаментальные же исследования, в которых ценность полученного результата непредсказуема, напротив, финансируются в основном государством.
Хотя прикладные исследования, несомненно, более привлекательны для инвесторов, они далеко не всегда дают ожидаемый практический выход. А потому, ограничивая исследования, пусть даже из самых благородных побуждений, строго определенной целью (например, поисками средства для борьбы с пандемией), мы отнюдь не способствуем решению проблемы. Более того, руководствуясь доступными сегодня данными, предсказать практические потребности даже ближайшего завтра зачастую невозможно. Прогноз труден еще и потому, что неясно, определяются ли возможности производства практическим приложением научных результатов или же, наоборот, стратегия научного поиска определяется характером производства. Так что желание сориентировать науку исключительно на практические потребности вряд ли оправдано со стратегической точки зрения.
Можно даже сказать, что попытки оценить априори практическую ценность того или иного исследовательского проекта заведомо обречены на провал. Непредсказуемость экспериментальных результатов не позволяет заранее планировать их использование или расположить их по шкале ценности. Точно так же невозможно предвидеть, каких затрат потребует тот или иной проект. Даже мощные правительственные капиталовложения не гарантируют эффективности затеи. Успех знаменитого Манхэттенского проекта служит, скорее исключением, чем правилом (сравните, например, далеко не столь потрясающие успехи в предотвращении и лечении рака).
В действительности же прикладная наука постоянно подпитывается результатами фундаментальных исследований, без которых она в скором времени прекратила бы свое существование. Только поддерживая широкий фронт всех исследований, можно надеяться на непрерывный технический и научный прогресс. Более того, любой перерыв в фундаментальных исследованиях в той или иной области, безусловно, надолго затормозит ее развитие, как бы щедро ни финансировалась она в остальном. Не вкладывая деньги в чистую науку, мы заведомо ограничиваем значимость и результативность научного проекта в целом.
К сожалению, для организаций, финансирующих современную науку, на первом плане стоит целесообразность капиталовложений. Однако столь практический подход есть не что иное, как самообман, попытка "предсказать непредсказуемое", поскольку значение, а следовательно, и полезность результатов научного исследования далеко не всегда зависят от научной стратегии. Подход этот всего лишь доказывает, что современная экономическая политика отводит науке чисто утилитарную роль, при которой "польза" означает лишь возможность применения научных достижений на практике. Логика, определяющая такую политику, отнюдь не нейтральна с философской точки зрения, ибо в ее основе лежат материалистический и прагматический подходы к науке.

Логика исследований

Материалистический подход к науке на практике приводит к тому, что о значимости научного исследования начинают судить по количеству затраченных на него времени и денег. Современный материализм, рассматривающий науку только с экономической точки зрения, добавляет к этому соотношению еще один необходимый фактор - знания. А поскольку критерии, определяющие ценность той или иной информации, отсутствуют, в ход идут все те же знакомые параметры - время и деньги. Такая логика приводит к пагубному выводу: больше всего ценится та информация, на получение которой при прочих равных условиях затрачено меньше денег и времени. Эту закономерность можно даже выразить при помощи формального уравнения, тем самым продемонстрировав весь абсурд подобного подхода:

где, Пи - продуктивность исследований; Чп - число патентов; ПЦп - продажная цена патента; Чу - число патентов; Зу -  зарплата ученого

Современный материализм рассматривает знание как нечто, поддающееся точному измерению, превращая тем самым, как сказал бы Карл Маркс, потребительскую стоимость информации в меновую стоимость. На деле же научные результаты несопоставимы друг с другом, поскольку знания можно оценить лишь качественно, а не количественно. Как например, сказать, что важнее - открытие двойной спирали ДНК или изобретение вакцины против гепатита?
Не меньшую опасность для науки, чем современный материализм, представляет и прагматический подход, который получил наиболее широкое распространение среди американских философов. При таком подходе единственным критерием истины служит ее практическая ценность, отсюда значение предмета или явления определяется лишь суммой возможностей их практического применения и тем влиянием, которое они способны оказать на материальный мир.
Современный прагматический подход к науке усматривает прямое соотношение между истиной, доступностью результатов и пользой. Это, в свою очередь, заставляет считать, что истина содержится лишь в тех предметах и объектах, которым можно найти практическое применение. Нильс Бор обращал в свое время внимание на то, как опасен подобный подход, при котором ученый, ограничиваясь лишь практическими задачами, начинает избегать неотъемлемой от науки теоретической деятельности. Для прагматика изучение, скажем, черных дыр в Космосе не представляет никакого интереса.
В конечном счете оба подхода - и прагматический, и материалистический - оставляют для научного поиска лишь один стимул - личный интерес или материальное вознаграждение, фактор, для научных исследований далеко не самый важный. Подобный утилитаризм, лишая науку ее познавательной функции, приводит к тому, что единственным критерием ценности информации становится ее практическая полезность. А в условиях приоритетной финансовой подпитки русло фундаментальной науки вскоре просто пересохнет.

Этика исследований

Ученые свободны, однако и у них есть свои обязательства. Поскольку свобода научного поиска есть изначальное условие его результативности, ученому просто необходимо предоставить свободу в научном и моральном выборе. Если же ученого заставляют работать над проектом, который не представляет для него интереса, просто потому, что предмет этот полезен в политическом, экономическом или социальном отношении, то его творческий потенциал неизбежно снизится.
Не стоит, однако, полагать, что науке дозволено все. Ученый должен быть готов к определенной ответственности, даже до известной степени к самоотречению. Если он работает в условиях ограниченной свободы или же если эти условия неудовлетворительны с моральной точки зрения, ему предпочтительнее отказаться от тех выгод, которые могут принести ему исследования, а может быть, даже и от самого знания. Примеры некоторых исследований в генетике напоминают нам о том, что в некоторых научных областях не помешал бы принцип вынужденного моратория.
Соотношение морали и свободы в научной работе определяется несколькими факторами, неотъемлемыми от научного знания.
Полезность. Исследователь старается постичь природу, что приносит ему интеллектуальное удовлетворение и улучшает условия существования человечества. Новизна. Полученное знание может в значительной степени изменить существующую картину мира. В связи с этим с точки зрения главенствующей идеологии научная деятельность часто носит подрывной характер.
Точность. Знание, полученное в ходе исследований, подвергается постоянной проверке и уточнениям. В новых областях науки этот процесс идет особенно бурно.
Осторожность. Исследователь всегда должен учитывать возможность того, что полученные результаты могут быть использованы в целях, которые его самого не устраивают. Это означает, что ученый должен сознавать свою ответственность перед обществом и предусмотреть возможные последствия своих разработок.
Обмен. Бескорыстный интерес со стороны общества и научные контакты, не ограниченные ни национальными, ни социальными барьерами, безусловно способствуют плодотворной научной работе.
Поиски абсолюта.
Наука ориентируется одновременно на поиск как абсолютной истины, так и способа обеспечить процветание всего человечества - то есть на идеалы, которые концептуально противоречат друг другу, но которые тем не менее, невзирая на принципиальную недостижимость, выступают как движущая сила научного процесса.
Таким образом, современный ученый должен обладать чувством ответственности и быть готовым пожертвовать личными и научными интересами, выбирая между желанием узнать истину и потребностью заботиться о благе человечества. Не следует забывать, что занятие наукой само по себе вовсе не возвышает человека над остальными ни политически, ни морально. И, несмотря на то, что полезность была и остается единственным кардинальным критерием ценности знания, понятие пользы отнюдь не ограничивается одним лишь практическим ее аспектом. В противном случае мы окажемся на позициях немецкого философа Хайдеггера, утверждавшего, что "наука не способна думать".

Одна из наиболее острых проблем современной науки состоит в том, что научные открытия рассматриваются лишь как средство для достижения вненаучных целей. Отсюда и потребность "вывернуть исследовательский процесс наизнанку", пытаясь определить его полезность априори.
В действительности же о полезности тех или иных научных разработок можно судить лишь апостериори, поскольку априори нам не дано знать, какие результаты мы получим и как их можно будет применить на практике, даже в том случае, когда исследование стремится к заранее заданной цели (теоретической, практической, технической). Однако инвесторы, страшась неопределенности, с которой постоянно сталкиваются, имея дело с научным процессом, хотели бы устранить все возможные колебания, неудачи, финансовые потери, одним словом, все трудности, от этого процесса неотъемлемые. Их желание - иллюзия, основанная на допущении, что научный процесс может и обязан развиваться линейно. Отсюда и постоянные ошибки при оценке значимости научной работы.
Во избежание подобных ошибок неплохо бы помнить следующее.
1. Ученый не всегда находит то, что ищет, и не всегда ищет то, что находит.
2. Если еще можно принудить ученого вести научный поиск, то заставить его сделать открытие невозможно.
Таким образом, политика в области науки, поощряющая лишь те исследования, которые рассчитаны на немедленную, а не на долговременную отдачу, заведомо обречена на провал. И если сориентировать ученого на получение определенного результата научная политика еще способна, то указать ему, как этот результат получить, она уже не в состоянии. Она может лишь поставить моральные и материальные ограничения и тем самым регулировать ход научного процесса.
Ученый, занимающийся фундаментальными исследованиями, достоин упрека лишь в том случае, если у него отсутствует творческое воображение или же если он пренебрегает этикой научного поиска ради собственного удобства и материального благополучия. К сожалению, дело идет к тому, что подобный подход станет всеобщим - в том случае, если, развивая существующую ныне тенденцию, политика в области науки будет поощрять исследования исключительно прикладного характера. В дальнейшем такая политика приведет к полному краху научного процесса. Очень жаль, если окажется, что современ- ный "дух науки" бессилен породить науку завтрашнего дня.
Перевод с английского М. Галиной

Таков новый дух науки

Положение науки в России таково, что статья двух биологов из Франции сначала меня рассердила: "Нам бы ваши заботы!" Но быстро осознаешь, что вопрос, который они задают, а именно - зачем ученые занимаются исследованиями, для нашей страны даже более актуален, чем для стран процветающих. Они там могут позволить себе мнение, что чистая наука, то есть та, что не направлена на практические результаты, не слишком нужна для общества. Из-за этого фундаментальная наука там все равно не исчезнет. А у нас исчезает прямо на глазах. "Ну и что из этого? - вероятно, подумают многие наши сограждане. - вот восстановим со временем экономику, промышленность, сельское хозяйство, а потом можно будет заняться и восстановлением науки. Сейчас ученых, конечно, жалко, но они не пропадут - с их-то мозгами да не устроиться в банки, на фирмы?" Да, и устраиваются, и уезжают заграницу. Так с кем будем науку восстанавливать? С чиновниками?

Один из главных тезисов французских ученых, который я разделяю: без чистой науки очень скоро не будет вообще никакой науки, в том числе прикладной. Но не только этот тезис защищают авторы публикации. Наука - это самостоятельная культурная ценность. Ведь даже не очень богатые страны субсидируют музеи, театры, оркестры. Это справедливо и для России. Примечательно, что не видно было демонстраций против воссоздания Храма Христа Спасителя, разве что шли разговоры, что лучше бы построить сто церквей да в разных местах.

Наука бывшего СССР ценна не только для нас, но и для всего мира, и не только своими открытиями. Дело в том, что, пожалуй, лишь она, как реликт, сохранила важную особенность европейской науки XVIIXIX веков, особенность, которую очень хорошо охарактеризовал бывший наш соотечественник физик Марк Азбель, к сожалению, покинувший страну: "Ученый в России делает то, что можно и как нужно. Ученый на Западе делает то, что нужно и как можно". Именно за первый путь ратуют Сильван Лавьель и Ричард Д'Ари.

Ну а нам в России - что делать? Вопрос естественный. Тут я расскажу притчу. Жила-была очень отсталая страна. Да к тому же изрядно разрушенная войной. Лет тридцать назад ее правитель сказал: "Пусть учителя в моей стране получают самое высокое среди государственных служащих жалованье!" Сейчас эта страна - одна из самых процветающих в мире. Называется она Южной Кореей.

В.И.Иванов
Доктор физико-математических наук
Институт молекулярной биологии им. В.А.Энгельгардта РАН