Академик Гольданский
(1923-2001)

Выдающийся ученый Виталий Иосифович Гольданский состоял в редколлегии нашего журнала,
("Химия и жизнь") выступал на его страницах с оригинальными статьями и охотно давал интервью. Вообще, Виталий Иосифович был открыт для общения, доброжелателен и всегда находил время для встреч с журналистами, поскольку хорошо понимал, сколь важны и значимы для нашего общества популяризация науки и забота о ее престиже. В редакции сохранилась запись беседы с Виталием Иосифовичем, сделанная незадолго до его смерти. Фрагменты этой записи мы и предлагаем нашим читателям.

Я родился в Витебске, а начал учиться в Ленинграде, куда в пятилетнем возрасте переехал вместе с родителями и сестрой. Вплоть до девятого класса мечтал стать историком, а химией заинтересовался совершенно случайно, прочитав в 1938 году книгу В.Н.Меншуткина "Химия и пути ее развития", в которой, в частности, было подробно описано явление радиоактивности. Меня поразило, что излучение радия способно как вызывать рак, так и излечивать от него. И у меня возникла такая детская идея: поскольку существуют альфа- и бета-частицы, то, может быть, одни частицы вредные, а другие полезные? Я написал об этом в Москву, в Академию наук, с просьбой ответить.

Мое письмо не выбросили в корзину, как это сделали бы сейчас, а переслали в Ленинград известному онкологу, позднее академику АМН Леону Манусовичу Шабаду. Он пригласил меня к себе, все обьяснил, подарил морскую свинку и посоветовал поступить на химический факультет университета, что я и сделал через год.

Школу я окончил с отличием, и это позволило мне поступать без экзаменов, тем более что Леон Манусович дал мне рекомендацию. Правда, возникло одно затруднение: в ту пору мне было всего 16 лет и от меня потребовали представить медицинскую справку. В этой справке черным по белому было написано, что "со стороны внутренних органов препятствий для поступления в вуз нет". Мрачный юмор этой фразы можно понять, если учесть, что дело происходило в 1939 году" °

Заканчивая в 1941 году второй курс, я 20 июня досрочно сдал сессию, а 22 июня началась война. Уже 25 июня я уехал рыть окопы – сперва на Карельском перешейке, а затем под Новгородом, где 10 августа был ранен в ногу пулей "Люфтваффе". По том начались блокада и голод. Но в феврале 1942 года мы с мамой и сестрой, которая была аспиранткой академика Л.А.Орбели, крупнейшего физиолога, переправились по льду Ладожского озера вместе с очередной партией сотрудников Академии наук и затем оказались в эвакуации в Казани. Там я продолжил учебу в Казанском университете, где за год прошел 3-й и 4-й курсы и в апреле 1942 года поступил работать в лабораторию катализа, которую возглавлял член-корреспондент АН СССР С.З.Рогинский.

Летом 1943 года меня командировали в Москву, где я продолжал работать по тематике лаборатории (тогда она входила в состав Коллоидоэлектрохимического института – ныне Института физической химии). Поначалу жить было негде, и мне приходилось ночевать в кабинете директора института, академика А.Н.Фрумкина. Вскоре меня повысили в должности, переведя из лаборантов в младшие научные сотрудники, хотя я еще был студентом. Последний, пятый, курс я проучился и закончил на химфаке МГУ, и меня пригласил к себе в аспирантуру, в Институт химической физики, академик Н.Н.Семенов, с которым я познакомился еще в Казани.

В 1947 году я защитил кандидатскую диссертацию по химии, по катализу, а потом Николай Николаевич перевел меня на ядерную тематику. Затем, начиная с 1949 года, по поручению НН я два года проводил эксперименты в Дубне на синхроциклотроне и в 1952 году защитил в Ученом совете Лаборатории №2 под председательством академика И.В.Курчатова докторскую диссертацию по физике "Поглощение и размножение нейтронов высокой энергии".

После защиты докторской диссертации я вернулся в Москву на прежнее место. Но как раз в это время началась кампания по борьбе с "семейственностью", а я был женат на дочери Николая Николаевича, и поэтому меня, как зятя директора, изгнали из его института. Я перешел в Физический институт АН СССР, где проработал девять лет в лаборатории академика В.И.Векслера и занимался чистой физикой. Здесь я изучал рассеяние на протонах гамма-квантов, а так же фоторождение мезонов. Но помимо этой плановой тематики я, как говорится, для души вывел формулу для расчета масс нестабильных изотопов с недостатком нейтронов и избытком протонов. И в 1960 году пришел к выводу о возможности существования так называемой двупротонной радиоактивности, то есть распада ядер с вылетом пар протонов.

В те же годы, тоже, как говорится, в порядке личной инициативы, я заинтересовался возможностью влияния квантового туннельного эффекта на кинетику классических химических реакций. Согласно уравнению Аррениуса, с приближением температуры к абсолютному нулю все химические превращения должны прекращаться. Но при этом возрастает роль туннельного эффекта, когда система претерпевает превращение, минуя энергетический барьер. Из этого следовало, что с понижением температуры скорость химической реакции должна достигать некоторого минимума и дальше оставаться неизменной, как говорят, выхо дить на "плато". Экспериментально это удалось доказать лишь в 1973 году на примере полимеризации формальдегида, а в 1980 году я был удостоен Ленинской премии по химии. Теперь думаю, что это явление играет важную роль в процессах добиологической эволюции вещества, происходящей в холодном межзвездном пространстве.

Сейчас я с удивлением осознал, что самые плодотворные идеи пришли мне в голову в 1959-1961 годах, когда я работал в ФИАНе и мне не было еще сорока, а потом в основном занимался реализацией задуманного ранее. Я многому научился в ФИАНе, но очень тосковал по Институту химической физики и в 1961 году с радостью в него вернулся. (В 1962 году В.И.Гольданский был избран членом-коррес пондентом АН СССР, а в 1981 году стал академиком. – Ред.)

К этому времени у меня сложилось ясное представление о том, в каком направлении следует продолжать исследования. Поскольку я был химиком по образованию, но физиком по опыту работы, то думал о приложении различных физических эффектов, например эффекта Мессбауэра, для решения химических задач.

В детстве и отрочестве начало нового тысячелетия казалось мне лежащим в необозримой туманной дали, чем-то волшебным, окруженным светлым ореолом всеобщего счастья. Сейчас же, когда ХХ век действительно подходит к концу, хочется заглянуть в будущее, но уже не строя детских иллюзий.

Нет сомнений в том, что главным фактором, определяющим облик цивилизации ХХI века, стали великие научные открытия наших дней. Как известно, начало таким открытиям ХХ века положило обнаружение рентгеновских лучей и явления радиоактивности. Об уникальной значимости работ К.Рентгена, А.Беккереля и супругов Кюри свидетельствует хотя бы тот факт, что за исследования в этой области было присуждено 29 Нобелевских премий. А затем за работы в области теоретической физики – квантовой механики, квантовой электродинамики, теории поля и элементарных частиц – было присуждено еще 16 Нобелевских премий. Практическим результатом всех этих работ стали овладение атомной энергией, создание лазеров, открытие структуры ДНК и возможность манипуляций с генами, достижения в области физики высоких энергий, а также астрофизики и космологии.

Все это не может не сказаться на том, в каком мире мы будем жить в грядущем столетии. События политического характера, свидетелями которых мы были, в значительной мере определялись развитием точных наук и расширением сфер их практического приложения. Но мне кажется, что в ближайшие годы должна активно развиваться наука о человеке как мыслящем существе. В подтверждение чего процитирую высказывание известного психотерапевта профессора Михаила Буянова: "Психиатрия склонна рассматривать стойкую и безоглядную веру в колдунов, знахарей, инопланетян, всемирные заговоры, психотропное оружие как проявление разнообразных душевных расстройств. При достаточной массовости это явление можно рассматривать как психическую эпидемию. В начале 90-х годов параллельно развивались целые три эпидемии: первая – вера в колдовство, магию, астрологию и экстрасенсорику, вторая – увлечение нетрадиционными религиозными культами и уход в секты, и третья, самая опасная, но почему-то редко квалифицируемая как психическая эпидемия, – национализм. Сюжеты были разными, но внутренние механизмы – одинаковыми".

Но не будем гадать. Все равно мы, прожившие большую часть своей жизни в ХХ веке, увидим разве что самый краешек третьего тысячелетия. Поэтому хотелось бы пожелать всего наилучшего нашим потомкам, нашей стране, выстрадавшей право на благополучие, величие и на свободное существование своих граждан всей многострадальной историей Российской империи, Советского Союза, Российской Федерации.